Я лежу на любимом камне, глядя вниз, на свое отражение в воде. Оно
забрызгано  зелеными  кляксами  ряски,  перечеркнуто быстрыми штрихами
водомерок; легкая рябь пробегает по его лицу и губы шевелятся.
    Что ты хочешь сказать?
    Лицо  в  воде  омрачается  тенью  испуга.  Почему?  Что может быть
плохого  здесь,  в  самый  разгар  лета?  Что может испугать на берегу
тихого пруда, где, кроме меня, не бывает никого?
    Но отражение молчит, и в его глазах - обреченность.
    В  воду  сыплются мелкие камешки и травинки, и лицо разбивается на
множество  кусочков, уносимых волнами к другому берегу. Волны убегают,
и  вместо  одного  лица  в  воде  появляются  два. Второе смотрит чуть
насмешливо, и в огромных глазах так и сверкают веселые искорки.
    - Ты кто? - спрашиваю я у второго отражения.
    - А ты кто? - смеется оно в ответ.
    -  Я  -  король  этого  камня  и всех подкаменных лягушек, - важно
отвечаю я.
    Этим  титулом  я наградил себя давным-давно, наверное, еще прошлым
летом,  и теперь он - не просто выдумка, а самый настоящий королевский
титул.
    -  А  я - принцесса вон той ивы и всех-всех кувшинок, - показывает
оно на другой берег пруда.
    Я  выползаю наверх, царапая колени о сухой шершавый мох, и сажусь,
глядя на принцессу. Она садится напротив, поправляя мокрые волосы.
    - А как ты сюда попала?
    - Приплыла.
    Я  смотрю  на  ее  иву  на другом берегу пруда. Ива стоит у самого
берега,  накрывая  воду  шапкой  зеленых веток, и... Она ужасно далеко
отсюда.
    - Приплыла? Оттуда? - недоверчиво спрашиваю я.
    - Ну да. Я лучше всех умею плавать.
    - Ну, тут совсем немного плыть. Я бы переплыл раз десять.
    - Давай наперегонки? - поддевает она.
    -  Нет. Мне нельзя. У меня... - я вспоминаю соседского мальчишку с
вечно больными ушами, - у меня от воды в ушах простуда.
    На  самом деле я совсем не умею плавать, и очень плохо умею врать.
Она видит это, и снова искорки танцуют в ее глазищах, а я краснею.
    - Жалко... - говорит она. - А то поплавали бы.
    -  Ага...  -  я  смотрю на другой берег, и мне тоже жалко. - Давай
лучше устроим королевский прием!
    И мы спускаемся вниз, ловить моих подданых.

    Эдемовка  ужасно далеко отсюда - нужно пройти два ручья и огромный
пень,  в  котором  кто-то  всегда прячется, пока на холме не покажутся
белые  и  светло-зеленые  домики. Но я каждый день летом прихожу сюда,
потому что этот пруд и этот камень - мое тайное место, о котором никто
не знает.
    Она  -  из  Воробьиного  Брода,  это  еще дальше и совсем в другую
сторону.  Я  там  никогда  не был, и даже не знал, что где-то там есть
Воробьиный Брод, пока она не сказала. И этот пруд - ее тайное место.
    Прошло  одно  лето,  другое,  третье, и каждое лето мы видели друг
друга  на  пруду.  Сначала  она  приплывала  ко  мне,  и мы устраивали
торжественные  приемы с парадом непослушных лягушек, затем я решился и
прыгнул  в  свое  отражение  прямо с камня, и вода оказалась почему-то
очень  твердой. Плыть пришлось гораздо дальше, чем я думал, но я знал,
что раз уж это может сделать девчонка, значит это - пара пустяков. И я
полдня  барахтался на середине пруда, а потом мы долго сидели на корне
старой ивы, болтая ногами в воде.
    - А как же твое ухо? - смеялась она.
    -  Выздоровело,  -  как  ни  в  чем  ни  бывало отвечал я, - медом
лечился.
    - Прямо в ухо?!
    - Ага. У нас все медом лечат.
    - Все-все?
    - Ну да. Надо только знать, как лечить.
    - По-моему, лучше его есть.
    - Ага. Это тоже помогает.

    А  потом  все  оборвалось, как-то вдруг, внезапно и навсегда. Лето
выдалось  хмурым,  дождливым,  и я прождал на камне, который почему-то
стал  гораздо  меньше,  почти  все  лето, но она так и не появилась на
другом  берегу,  и  вместе с августом пришла тоска. А с ней - решение,
путь,  по  которому  было  очень  трудно пойти. Я часами вглядывался в
отражение,  пытаясь  найти  ответы на вопросы, которых не задавал. И я
решился.
    Отражение  снова  разбилось  вдребезги,  когда  я  прыгнул в воду,
прыгнул  умело  и  плавно,  не  поднимая брызг и не ушибаясь о твердую
гладь.  Я  не  знал  тогда,  что  это отражение больше не соберется из
осколков.
    От  ивы в глубину леса вела тропинка, извиваясь между деревьями. И
я  пошел по ней, надеясь найти тот самый Воробьиный Брод, где жила моя
принцесса.  Раз  или  два я отдыхал, а затем увидел под ногами зеленую
шелковую ленточку. Ее зеленую ленточку, грязную и почти незаметную под
травой,  ветками  и  прошлогодними  листьями.  Наверное,  она потеряла
ленточку,  когда  уходила  в  последний  раз  по  этой тропинке... Или
оставила мне, как знак.
    Я  шел дальше, даже когда солнце скрылось совсем, и только кусочки
звезд  просвечивали  сквозь рваные тучи и листву над головой. Где-то я
потерял  тропинку,  она  вдруг  оборвалась  так  же внезапно, как наши
встречи,   и,   чем  дальше  уходил,  тем  сильнее  пугал  меня  лес,
подбирающийся  отовсюду. Какие-то тени быстро и плавно скользили между
деревьями,  чьи-то  глаза смотрели из темноты, выжидая и оценивая, и я
бежал  от  этих  глаз,  и из темноты навстречу мне прорывались другие,
заставляя  бросаться  в стороны... На меня рычали и выли, кто-то бежал
следом,  не  настигая,  но  держась совсем рядом, и я упал лицом вниз,
зарышись  во  влажную подстилку окровавленых листьев и сломаных веток,
окруженный призраками ночного леса.

    Страх  и ненависть вгрызались в мою душу, оставляя глубокие рваные
раны.  И  я  больше не мог оставаться таким же, каким был до этого - я
изменился.
    Тени уже готовились прыгнуть и раздавить, разорвать меня на мелкие
кусочки, когда я поднялся с холодной земли и заревел на них так, что с
деревьев  посыпались  листья. Я молотил хвостом по стволам и веткам, и
тени  отступали, испугавшись пламени моих глаз и сверкающего в темноте
оскала зубов.
    Я  гнался  за  ними  всю ночь и рвал на части, чтобы они больше не
напали  ни  на кого. Огоньки их взглядов гасли пара за парой, и я стал
Змеем.
    Потом...    Не   знаю,  когда,  но  потом  лес  закончился,  и  на
появившейся  вновь  дороге встретились люди. Они боялись меня, боялись
даже   тогда,  когда  я снова стал казаться таким, каким был когда-то,
еще до леса и тьмы. А больше всего они боялись смотреть мне в глаза. И
они  говорили,  что  в  этих  краях  на  много  дней пути нет никакого
Воробьиного Брода, а что дальше - кто знает...
    Я  ходил  по  дорогам  и  тропинкам,  спрашивал  и искал, но никто
никогда  не  слышал  о  таком месте. Много раз у меня замирало сердце,
когда я видел в толпе вспышку золотых волос, но это были другие...
    Я  устал  искать и научился не смотреть в глаза. Теперь никто меня
не боялся, но никто не мог и помочь. И я решил вернуться в Эдемовку.
    Прошло  много  дней,  прежде  чем  я  понял, что и Эдемовка, и мой
камень  у  пруда навсегда канули в страну воспоминаний. Я стал другим,
совершенно  иным, и дорога в родные места закрылась для меня навсегла,
а  вместе  с  ней пропала и моя принцесса. Я понял и принял это, но не
стал хоронить надежду.